Монолог

Вадим Качан

Фотокамера как машина времени

Мне часто снится один и тот же сон — снится, что плыву в лодке по реке. Иногда вместо лодки видится деревянный плот.

Но если лодка и плот меняются местами, то река и небо всегда одни и те же.

Река извилистая, неширокая, до краев наполнена водой. Песчаного берега нет, к воде подходит ярко-зеленый луг.

Небо над нами голубое, без единого облачка. Тишина. Ни звука. Даже плеска воды не слышно.

Рядом со мной сидят — это когда в лодке, или стоят – когда на плоту: моя мама и дед Сергей, ее отец.

Деда Сергея я ни разу не видел, он умер в год моего рождения, немного раньше, чем я появился на свет. Мы разминулись. Я пришел, а он ушел. И фотографий с ним не видел, они не сохранились. Но я почему-то знаю, что это он.

Еще с нами в лодке моя бабушка Вера, его жена.

Позже, когда умер мой отец, он тоже cтал появляться на плоту.

Лодка или плот плывут самостоятельно, никто не управляет ими, не гребет веслами, их просто нет, но никто и не волнуется по этому поводу. Мы плывем молча, но молчание не тягостное, нам хорошо вместе. Теплое, доброе чувство любви переполняет грудь.

Сон как правило непродолжительный: только я хочу что-то спросить у мамы, как тут же просыпаюсь. Долго лежу в постели, глядя в потолок.

«Моей мамы не стало девятого октября, а я родился восьмого. Она умерла через двадцать восемь лет после моего рождения. Возле кровати, где она умирала, стоял подарок для меня: картонная коробка, а в коробке – туфли.

У меня всегда были проблемы с выбором обуви. Очень сложно подобрать подходящий размер. Когда покупал сам, перемерял кучу пар, а мама могла купить без примерки, на глазок – и в самый раз.

… Перед отъездом в командировку забежал к отцу. Мы долго с ним говорили. Он вспоминал свою молодость, а я слушал. Под конец он сказал: – Мне за семьдесят, а я не верю. Мне кажется, что смотрю на мир все теми же молодыми глазами.

Через две недели его не стало.

Произнесу ли я такие слова, когда мне будет столько же?»

Из сборника «Puzzles прошлых лет»

Сегодня этот сон не снился, хотя что-то во сне происходило, но незначительное и не запоминающееся, все, что виделось, мгновенно исчезло, как только открыл глаза. Так, какие-то неясные обрывки вертятся в голове.

Первые полкружки черного растворимого кофе с сигаретой их изгоняют, а от вторых полкружки прихожу в себя.

Иногда сны бывают такими ясными, что хочется взять в руки фотоаппарат и снять их. Хочется прогуляться с камерой в том нереально-реальном мире. Иногда воспоминание о снах бывает таким выразительным и впечатляющим, что пока я не сделаю монтажи виденного, они не покидают меня, а только потом забываются, лишь фотографии напоминают о них.

У меня особое отношение к снам. Однажды приснился сон, изменивший всю жизнь. Снилось, что моя мама гладит своими руками мое сердце. Было так приятно и хорошо, я был так счастлив, как бывают счастливы только дети. Хотел сказать ей спасибо, но не успел, проснулся, на лице улыбка, но вдруг боль в груди заполнила всего меня.

Инфаркт.

4.26 утра я перешагнул какую-то границу, перешел свой Рубикон. Жизнь после этого поделилась на две части: до «этого» и после. Раньше казалось, что живу не по-настоящему, а понарошку, что это и не жизнь еще, а так, черновик, прелюдия к настоящей жизни, которая впереди .

После «этого» понял: все, черновики кончились, нужно жить каждый день набело, и то, что со мной происходит ежеминутно, ежесекундно, это и есть настоящая жизнь. Другой, земной, не дано, ее просто не будет, ее нет — и все.

Многое изменилось.

Поменял работу, стиль жизни, появились новые привычки. Теперь, в какой бы стране я ни был, каждое мое утро начинается с прогулки.

Так и сегодня. Открываю двери квартиры и спускаюсь вниз по старой лестнице. Бронзовый Петрусь Бровка суровым взглядом провожает меня.

Дом, где живу, старый, ему больше ста лет. Здесь жило и бывало много известных людей. У каждого из них своя история, своя слава и своя правда.

В подъезде находится музей-квартира Бровки. Вначале бюста не было. Его поставили позже: какой-то мрачный, на тебя взирает не поэт, а суровый чиновник. Так и кажется, сейчас спросит: а по какому поводу пришел, какой, мол, вопрос решить надо?

Чиновник-поэт, поэт-чиновник. «Когда он поэт, а когда чиновник?» — часто спрашивал я себя.

Однажды поздно вечером возвращался из гостей. В подъезде было темно — перегорела часть лампочек. На стенах — косые длинные тени. Поднимаю голову, бросаю взгляд в нишу, где стоит Бровка, и застываю: темнота изменила его. На меня грустно взирал уставший поэт. На постаменте лежал пучок чабора. Показалось, что я все понял. Днем, когда вокруг полно людей, он чиновник, а по ночам, оставаясь один, становился поэтом.

Знакомая ситуация.

В далеких восьмидесятых у меня была двойная жизнь. Днем ходил на работу. Выступал на собраниях, перекладывал бумажки, решал какие-то проблемы, а дома вечером в ванной комнате начиналась другая, настоящая жизнь. При тусклом свете красного фонаря я творил. Меня захватывала магия фотографии. Время останавливалось. Иногда спал только несколько часов в сутки. Это не приносило денег, но давало большее – свободу. Чувствовал себя творцом. А на кусок хлеба зарабатывал днем.

С усилием открываю кованую металлическую дверь подъезда и делаю шаг в мой Минск.

Я не коренной минчанин, и когда приехал в Минск, он не сразу открылся. Долгое время не принимал меня, и я, в свою очередь, не пускал его в свою душу. Каким-то большим и неуютным после маленького и компактного Бреста казался город.

«… Тот поезд в народе прозвали «Брест-Минск через Владивосток», потому что ехал он в Минск через Лунинец и ехал очень долго. Поезд прибыл на минский перрон точно по расписанию рано утром, почти ночью.

Мы вышли из душного, переполненного общего вагона. Я, мама и два моих школьных друга – Виктор и Юра. Приехали поступать в институт. Минск встретил нас утренней прохладой, сыростью и темнотой.

Мама сказала, что пойдем во двор института и там подождем, когда откроется приемная комиссия.

Шли недолго. Институт оказался рядом с вокзалом. Дворы, которые мы проходили, были темными, а улицы, освещенные тусклыми фонарями — загадочными.

Во дворе института мы с друзьями улеглись на лавочки, а мама сидя сторожила наш сон.

Заснул мгновенно, спал без сновидений.

Проснулся от прикосновения маминой руки:

— Вадим, пора.

По двору ходили люди.

Это был уже другой город. Магия ночного города исчезла».

Из сборника “Puzzles прошлых лет».

Долгое время я жил как бы в двух городах — Минске и Бресте. В Минске — учеба, в Бресте — родители и друзья детства и ранней юности. На выходные и праздники, если позволяли время и деньги, старался съездить домой в Брест.

Так уже было. Когда из полесской деревни, где родился, семья переехала в Брест. Я долгое время вспоминал деревенский дом. Но съездить туда не мог: был мал, да и дома скоро не стало, родители его продали, а новые хозяева разобрали и перевезли в другую деревню.

«Деревня Залядынье, где мы жили, застыла в радостном предчувствии необычного события: нам должны провести электричество и радио.

Строители поставили столбы, протянули провода. Учительница рассказала на уроке о лампочке Ильича. Если с электричеством стало более— менее понятно, то передача слов по проводам оставалась загадкой.

Мы частенько спорили по этому поводу. Услышав наши разговоры, дед Епишко (ему, наверное, было лет сто) сказал:

— Я знаю, как оно происходит.

И позвал нас к ближайшему столбу. Подойдя, приложил к нему ухо и застыл, закрыв глаза.

– Послушайте. Все и так слышно.

Мы всей компанией по очереди, прильнули к столбу. Что-то шумело, но что – не разобрать. Слов точно не было.

Через пару дней зазвучало в домах радио, а немного позже дали свет.

Засыпал в тот вечер при свете лампочки. Электричество в домах горело почти целую ночь. А через месяц всей деревней хоронили молодого тракториста. Он наехал в поле на электрический столб. Попытался поднять оборванный провод, и его убило током.

… Мы с моим другом Леней Логодичем прыгаем от восторга на перемене после первого в жизни урока. Нам весело, и мы счастливы от того, что на вопрос учительницы: «Кем мы хотим быть?» – ответили одинаково: «Лениным!»

1965 год. Почему мы ответили так? Еще толком не понимая, кто он такой? Не знаю. Но восторг и радость того дня помню до сих пор.

У меня был друг и длинная-предлинная жизнь впереди. И это было самым главным».

Из сборника «Puzzles прошлых лет».

Как-то посчитал, что за свою жизнь у меня было девять переездов: менялись дома, квартиры… И это не считая общежитий. Может, поэтому мне нравилось в 80-х ходить в старый Минск, в Верхний город, и снимать дома, разрушенные реконструкцией? Искать здесь приметы уходящей жизни?

«Юра пришел в институт на последнюю пару с любопытной новостью:

– Завтра дорожает водка.

Он минчанин и все слухи узнает первым.

Когда лекция закончилась (учились мы во вторую смену), винно-водочные отделы уже не работали, и мы пошли в «Лопухи» — так студенты называли ресторан «Папараць-кветка».

Нас было трое: Юра, Володя и я.

За соседним столиком заприметили трех девушек. Послали им шампанское, потом — цветы. На второй танец я пригласил одну из девушек. Звали ее Элла. Взял ее за маленькую ручку, взглянул в черные глаза… и утонул.

Обычно я молчалив. А тут говорил не переставая. Молол, наверное, какую-то чушь. А может, и умные вещи говорил. На меня порой находило. Не помню.

Из троллейбуса вышел первым, подал ей руку, а… двери вдруг закрылись!

Я на улице, а она внутри!

Понял, что если троллейбус уедет без меня, никогда ее не увижу. Забрался на лестницу, что позади троллейбуса, и целую остановку так ехал.

Через год мы поженились.

Водка, кстати, тогда не подорожала».

Из сборника «Puzzles прошлых лет».

Отношение к Минску изменилось как-то в одночасье. В Брест я стал ездить значительно реже.

Город тогда становится родным и близким, когда в нем начинают жить твои воспоминания.

За мной со стуком захлопнулась дверь подьезда. Прохожих в такую рань, да еще в выходной день, всегда мало. Город просыпается медленно, особенно зимой. Под ногами приятно поскрипывает снег. С улицы Карла Маркса иду в парк Горького через Алесандровский сквер, потом на проспект — и домой. Прохожу мимо фонтана «Мальчик с лебедем». Присыпан снегом. Грустный такой. Летом в скверике веселей.

… Прохожих все больше. Мне нравится снимать людей. Особенно в городе. Случайных. Есть в этом особая магия. Каждое прожитое мгновение неповторимо, его никогда больше не будет.

Фотокамера как машина времени может переносить нас в прошлое. Когда я беру фотоаппарат и выхожу в город, почему-то всегда знаю, удастся ли сделать хороший кадр. Иногда я даже не достаю из сумки фотоаппарат: просто хожу и впитываю в себя город. Его звуки, его свет и тени.

В конце восьмидесятых я неделю жил в Москве в районе Арбата. Каждое утро, взяв в руки кружку кофе, спускался в город, садился на бордюр, закуривал сигарету и слушал город. Прохожих еще не было, я сидел и наслаждался одиночеством и тишиной. Потом появлялись первые служащие, спешившие на службу, и когда их становилось много, я уходил.

Начинался новый день большого города.

В Минске люди другие. Несуетливые и неспешные. В Минске мне нравится рассматривать людей. С первых дней своей жизни в этом городе я полюбил их: хороших и плохих, добрых и злых – разных.

Мне нравится сидеть на лавочке в Михайловском или Александровском сквериках. Там хорошо думается. Иногда мысли бывают наивные: почему мы в школах заучивали даты сражений? По сути, это даты, когда одни люди убивали других, — и для меня неважно, из каких побуждений они это делали. Что-то в этом неправильное… Лучше бы мы помнили моменты создания прекрасного. Учили бы фамилии художников, скульпторов, архитекторов — созидателей, а не полководцев.

Люди в большинстве своем добрые.Но иногда в них просыпается что-то звериное. В девяностые, когда я занимался бизнесом, в Минске, в городе, населенном добрыми и спокойными людьми, процветал рэкет и бандитизм. Как в Чикаго в 30-е годы.

«Прихожу как-то домой, а меня встречает испуганная маленькая дочка.

— Папа, а что такое кишки?

— Не понял?

— Звонил какой-то дядя и говорил, что намотает твои кишки.

Кто это был, я так и не узнал, наверно, какой-то новоявленный рэкетир.

… В комнате раздался выстрел. Бросаю, не договорив, телефонную трубку и вбегаю в комнату. Моя восьмилетняя дочь Виолочка стоит с револьвером в руках и испуганно смотрит на меня. По квартире распространяется запах слезоточивого газа.

– Папочка, я нечаянно, – начала оправдываться она.

Пока газ не заполнил всю квартиру, быстро вывожу ее на лестничную площадку и прошу погулять во дворе.

Слезы текут из моих глаз потоком – действует газ. Пробую добежать до форточки – не получается. Задыхаюсь. Набрасываю на голову мокрую тряпку, и с третьей попытки открываю форточку.

В квартире невозможно находиться. Выхожу на улицу. Сажусь на лавочку. Слезы продолжают течь ручьем.

С работы идет жена.

– Вадим, что случилось?

– Ви-о-ла, – пытаюсь объяснить я, но горло свело, и говорить не могу.

– Что с ней? – Она опустила на землю сумку. Еще немного, и, вижу, упадет в обморок.

– Все в порядке, – успокаиваю ее и рассказываю, что произошло.

– А я уж подумала…

Заходим в дом. Газ распространился по всему подьезду. Открываем настежь входные двери. В квартиру не зайти. Выходим на улицу. Берем Виолу и идем в кино. В кинотеатр «Центральный».

За сохранность вещей не беспокоимся. В квартиру можно войти только в противогазе.

Больше месяца в квартире стоял специфический запах.

В начале девяностых почти все предприниматели покупали для самообороны газовое оружие. Ко мне в офис однажды в течение дня по очереди зашло три бригады вымогателей-рэкетиров.

Для защиты от них приходилось покупать оружие».

Из сборника «Puzzles прошлых лет».

Нечто похожее уже было, но не со мной, а с моим отцом. Мы часто повторяем жизнь своих родителей.

«У отца в конце сороковых — начале пятидесятых был пистолет. Немецкий. Трофейный.

Подарил ему оружие старший брат, вернувшийся с фронта.

Заседание в районном центре закончилось поздно, и отец, тогда работавший директором сельской школы, в темноте возвращался домой. Путь лежал мимо кладбища.
На пригорке возле погоста отец заметил фигуру человека.

В окрестностях деревни в то время орудовала банда, грабившая и убивавшая хуторян.

Отец достал пистолет. Прицелился. Положил палец на курок.

– Кто там? – решил спросить в последний момент.

– Аркадий, это я, Кныш.

Кныш – учитель и друг отца.

По деревне в тот день поползли слухи, что отца собираются убить бандиты, и Кныш ждал его, чтобы предупредить и провести домой другой дорогой.

На следующий день отец выбросил пистолет в болото.

– Я чуть друга не застрелил, – всегда говорил он, когда вспоминал этот случай.

Через несколько дней в районном центре отцу предложили получить оружие для самообороны.

Он отказался».

Из сборника «Puzzles прошлых лет».

Мне нравится, когда осенью в парке Горького под ногами шуршат листья. Их шелест успокаивает. Сегодня листьев нет, лежит снег. Его скрип тоже приятен, но листья все же лучше, особенно когда светит солнце.

Иногда в солнечную погоду я беру фотоаппарат и снимаю тени, или обрывки газет на асфальте, или шелест ветра в деревьях, или надписи на стенах старых домов.

Фрагменты города, фрагменты настроения.

В девяностом году я решил уйти из фотографии и изменить свою жизнь. И уничтожил большую часть своего фотоархива. Фотографии, негативы отправились на свалку.

Я радикально порывал с творчеством, так как знал, что иначе не смогу его оставить, всегда будет желание вернуться. Хотелось, чтобы ничего не напоминало о прошлом.

Только часть фотографий случайно уцелела.

Но ничего случайного не бывает. Благодаря оставленной части архива я через тринадцать лет вернулся к фотографии.

Наблюдая на выставках за посетителями, глядя на занятиях в глаза учеников, я понял, что снимками, как и воспоминаниями, надо делиться, они часто нужны другим. Они помогают другим людям жить.

Бывает (в дождь, или когда грустное настроение), я меняю свой привычный маршрут и иду бродить в места моей студенческой юности.

«Несколько недель тому назад я сломал ногу. Полежал немного в больнице.
В деканате предлагали взять академический отпуск на год, но я отказался.

Стою на костылях перед ледяной горкой. Нужно подняться наверх, чтобы попасть в институт, но мне это не по силам. Костыли пробуксовывают. Да и слаб еще.
Стою и думаю: может, все-таки стоило в «академку» пойти?

Вдруг вижу, как с горки шумной компанией спускается наша группа во главе с Войцехом, нашим старостой.

– Хватай его, хлопцы! – весело кричит он.

Ребята со смехом подхватили меня и с шутками подняли не только на горку, но донесли до дверей учебного корпуса.

В отпуск я не пошел, и институт закончил вместе со своей группой».

Из сборника «Puzzles прошлых лет».

Сегодня на улице очень холодно. Поднялся ветер. Поэтому из парка Горького я направляюсь не на проспект, а домой.

Входная дверь в подьезд со стуком закрывается. Утренняя прогулка закончилась.

Вечером я опять пойду гулять. В любую погоду.

Наверное, сегодня возьму фотокамеру.

Как-то один из моих учеников спросил меня: «Что такое фотография?»

Настоящая фотография – это прежде всего снимок души автора.

Неважно, что мы делаем: постановочные или документальные снимки.